Курчатова и Венглинская. «Лето по Даниилу Андреевичу», «Сад запертый»

Нынче книга как бабочка-поденка — живет свой сезонно-премиальный срок, собирает нектар рецензий-анонсов, упоминаний и цитирований, но вскоре неизбежно заслоняется новинками. Являются другие фавориты-лауреаты, которые могут быть и лучше, и хуже, но всегда предпочтительнее для обсуждения, чем прежние — ведь они новы.

Причины этого понятны. Почему литературные обзоры должны отличаться от представления публике новинок кино или, например, модных тенденций сезона? Ни публику, ни обозревателей, ни коллег не слишком занимает факт, что писатель отдал своему детищу несколько лет жизни, сотни часов мучительных раздумий и труда. И требовать вознаграждения за этот труд — от читателей, коллег, премиальных комитетов, высших сил или государства — на мой взгляд, дело пустое, не имеющее смысла. Книга изданная, как рожденное в мир дитя, существует уже отдельно от своих создателей. Она сама должна находить себе благодарных поклонников и защитников, пробиваться (или не пробиваться) в премиальные списки, а иногда — десятилетиями ждать своего часа, когда она наконец будет открыта и прочитана. Фигура автора, продвигающего свою сколь угодно прекрасную книгу, почти всегда выглядит комично (при всей трагичности его положения).

Увы, в массе новинок тонут зачастую интересные и глубокие вещи, а на поверхности общественного обсуждения часто оказываются книги-пустолайки, по тем или иным причинам вызывающие «хайп», «разгоняющие волну». Эта ситуация многим представляется несправедливой. Но все попытки устроить ее лучше, чем есть сейчас, заканчиваются только перетягиванием одного коротенького одеяла от первого издательства ко второму, от одной премии к другой. Все, что можем мы, участники сообщества: или принять текущее положение вещей стоически, не погружаясь в теории заговора; или же попытаться бороться с несправедливостью каким-то личными, отдельными шагами и поступками.

Собственно, написание этой рецензии можно считать таким действием, которое мне захотелось предпринять после потока разнообразных упреков в адрес «бывших товарищей» и в мой лично адрес со стороны одного из авторов рецензируемой книги. Хотя упреки эти были несправедливы и по большей части не имели под собой реальной почвы, но мне, как и любому пишущему человеку, знакома желчь авторов, чья книга, как им кажется, не была прочитана и должным образом понята.

Что ж, два тома, соединенные под одной обложкой, были мной добросовестно прочитаны и вот итог впечатлений.

Роман «Лето по Даниилу Андреевичу» Наталия Курчатова и Ксения Венглинская написали в соавторстве около двенадцати лет назад. «Сад запертый» — продолжение приключений основных героев — завершено, издано и объединено под одной обложкой с переизданием «Сада» в 2018 году.

С одной стороны, идея напрашивалась сама собой — единство сюжета, развитие смыслов, намеченных в первом томе, как бы требовало соединения двух книг. С другой стороны, нельзя сказать, что читатель выиграл от удвоения объема работы (а чтение обеих книг требует именно работы, это не развлекательный процесс) при весьма рыхлой общей структуре повествования, которая с трудом соединяется в последовательный смысловой ряд.

Как в археологическом раскопе (быт археологов описан подробно в нескольких главах), в дилогии Курчатовой-Венглинской множество слоев, разных по составу и качеству, масса предметов, не представляющих ценности. На антикварном и блатном жаргоне это называется «шмурдяк» — избыток лишних персонажей и сюжетных линий, которые не играют никакой существенной роли в судьбе основных персонажей или в движении мысли авторов, а только рассеивают внимание читателя. Это описание посиделок в барах и клубах, где зачем-то предоставляется право голоса случайным собутыльникам, которые затем навсегда отправляются в небытие. Это побочные любовные приключения героев, прописанные так подробно, что заслоняют собой основную линию и затрудняют понимание сюжета. И если в «Лете» картины «тусовочной жизни» главного героя сами по себе, в виде зарисовки нравов, хороши и ярки, то в «Саде» они уже составляют набор довольно бессвязных сцен, объединённых только фигурой главного героя или героини.

Не знаю, что тому причиной — соавторство двух писателей или их душевная раздвоенность, но и герой их книг, Даниил Андреевич, часто напоминает многоликое и многорукое индуистское божество. Изобилие имён главного героя требует немалой сосредоточенности — на одной странице, иногда даже в одном абзаце он и Данька, и Данила, и Андреич, и Ворон (это фамилия), и Каркуша (это прозвище), и Батманов (это творческий псевдоним). Выстроенной системы применения того или иного имени в заданных обстоятельствах не ищите — имена тасуются произвольно, как карта ляжет. Вдобавок во втором томе героиня как бы перевоплощается в героя, надевает шинель и присваивает его имя, по воле авторов заигрывая с темой травестирования. Все это затрудняет понимание смысла, требует дополнительной работы по отделению субъекта от объекта, этого ворона от всех прочих, одного внука от других.

«Сцена покаяния лейтенанта Ворона поселила в нем какую-то новую, дополнительную червоточину, будто этот сюжет имел к нему большее отношение, нежели обычно, будто он не был уже просто материалом для Алькиного проекта, но был связан с ним глубже и больнее. Это подействовало; Даниил Андреевич наконец испугался, он ведь не имел права исчезать пока, он еще не провел самого дорогого своего родича по отрезку предсмертного пути, как сказал бы Ворон… Теперь он поставил за правило неуклонно сокращать дозу выпитого вечерами, полностью запретил себе соцсети и, вдобавок — стрим Ворона, и взялся за диалоги для глупого криминального сериала — работа, которую подкинули ему Саша и Джун, а вот сегодня встречался с редактором нового шоу, очередной адаптации очередной американской мистики для российского ТВ, глаза бы мои ее не глядели, будто своей дури не хватало, и так муть в голове, отрезок предсмертного пути, проводник меж мирами, бабушка с Анной Егоровной сейчас, но медсестру надо отпустить к пяти, она должна сегодня забирать внука из садика, у них уже образовались почти семейные отношения, иной раз она приходила к ним с маленьким Тимошей или даже оставляла его с Данькой, такая, видно, у него судьба, с чужими детьми нянчиться».

Нужно отметить, что оба романа в немалой мере построены на ролевой игре. Как будто авторы взялись представлять: а что если бы я была крутым парнем, который лихо скачет на коне? А ещё он журналист. Нет, он учитель, историк, фантастически эрудированный, но очень скромный. Да, он мог бы сделать международную карьеру, но вместо этого пошел преподавать в школу и занимается рыцарями-альбигойцами. Ну и, разумеется, он покоритель женских сердец (хотя не делает для этого ровным счетом ничего, женщины сами вешаются ему на шею). Да, а еще он — модный тусовщик в лимонного цвета очечках и лаковых ботинках из журнала «Птюч». Правда, к финалу первого тома Даниил Андреевич резко обретает черты брутального героя гражданской войны в галифе и с кобурой на поясе, который уже совсем не церемонится с женщинами и даже склонен к насилию. Но в следующем томе тема «модности», сложности и тонкости натуры снова обретает актуальность, и авторы отправляют Ворона в заграничную жизнь, благополучную до пресыщенности, но все же не удовлетворяющую его тонких душевных запросов.

К слову сказать, этот крепкий коктейль, в котором мужская брутальность в нужной пропорции смешана с утонченным интеллектом, может выбить из седла любую амазонку. Ведь предполагается, что тонкая душевная организация в мужчине отвечает за нежность и романтику, а брутальность обеспечивает преимущества в конкурентной борьбе. Современный рыцарь должен не только цветочки подносить и мадригалы исполнять, но и постоять за себя и честь своей дамы, занять достойное место в мире, раздобыть денег, наконец. Правда, сочетание этих качеств редко встречается в реальной жизни, особенно среди школьных учителей и журналистов, пишущих колонки в местные издания. Но книжный герой — дело особое, в нем часто реализуется все то, что недополучено автором в жизни.

При всей милой целомудренности стиля и повествования, авторов и героев иногда «заносит» в мир грязных утех и сексуальных вывертов. Вот герой просыпается утром на порностудии, которая описана так, что сразу становится понятно — к порноиндустрии авторы никогда не имели отношения, это дело представляется им чем-то загадочно-романтическим и веселым. Время от времени на страницах романов кто-то кого-то содомирует и душит шелковым галстуком — что ж, и таким образом можно приобщиться к великосветской жизни.

«Диванчик стоял в психоделической трубе очень длинного коридора. Оранжевые стены, черный потолок, черно-бело-оранжевые плитки на полу. Твин Пикс какой-то, подумал он. Не хватало только карлика в красном костюме. В этот момент — видимо, чтобы добить его окончательно, жалюзи, закрывавшие дверной проем, колыхнулись и из соседнего помещения выбежал карлик. Только никакого костюма на нем не было. Совершенно никакого. Вадим замер, как дикое животное, залезшее на чужую территорию, и уставился на неприлично длинный карликов хер, заканчивающийся где-то на уровне кривых узловатых коленок. — Чо, нравлюсь? Привет! — добродушно поздоровалась с ним кошмарная галлюцинация. — Я Антон, если не помнишь. Сорян, поболтал бы, но мне готовиться надо, а то начальство заругает, — улыбнулся и скрылся за деревянной черной дверью, откуда вскоре зашумела вода и раздалось фальшивое пение».

Приблизительность, придуманность, недостоверность подобных ситуаций — один из существенных изъянов, который мешает восприятию книги. Чего стоит сцена романтической прогулки, когда юноша и девушка убегают от гаишников, перепрыгивают с одной стороны на другую разводящегося моста (Петербург, белые ночи), и в довершение этой надуманной безвкусицы на этом же мосту обнаруживается пресловутый восставший фаллос «в плену у КГБ», продукт известной акции арт-группы «Война». В романе еще немало ситуаций, где «ради красного словца» — как бы эффектной сцены — жертвуется и здравым смыслом, и простой логикой.

Что удается авторам безусловно хорошо — это знакомая им жизнь провинциального русского севера. Нежны и точны по атмосфере описания природы, побережья Финского залива, портреты обычных людей, живущих в окрестностях. Небогатая жизнь с подсчетом мелочи на проезд и покупкой в розницу сигарет и чайных пакетиков описана с такой щемящей простотой, что заставляет сопереживать гораздо ярче, чем глянцевые похождения столичных тусовщиков, сексуальные подвиги персонажей и обсуждение политической повестки.

Так, первые страницы «Сада запертого», сцены милосердного служения беспомощному возлюбленному, исполненные целомудренной девичьей страсти, говорят о том, какой груз драгоценной и увы, нерастраченной нежности хранится в душах двух авторов дилогии. Писатели (и Курчатова с Венглинской здесь не исключение), вообще любят помучить своих героев. И раз уж придумали столь великолепного, харизматичного, неотразимого Даниила Андреевича, то как справиться с желанием стреножить его, привязать к месту, ампутировать обе ноги, чтобы не убежал и безропотно принял на себя весь ушат нерастраченной любви. Впрочем, герой убегает и без ног. А в конце этот трогательный, подкупающе искренний эпизод вдруг оказывается фейком — то есть, сновидением героини. Видимо, писательницы все же пожалели оставлять героя безногим, и в последующих вариантах отделались только отмороженными ушами и ногтями, которые, впрочем, Ворону восстановили в американской клинике на деньги американской жены.

Увесистый том дилогии требует нескольких подходов, даже опытному читателю не дается за один присест. А зацепки сюжета не настолько интригующи, и сюжет не настолько связен (скорее наоборот), чтобы держать внимание в поле текста, даже когда отвлекаешься от книги. Желание включить в книгу весь круг волнующих авторов тем, весь опыт своей жизни и подсмотренных со стороны чужих судеб, не обеспечивая этот корпус достаточно надежной архитектурой сюжета — вот главная причина читательского неуспеха дилогии. Хотя, возможно, тут сыграло роль и неблагозвучное заглавие, воистину «горе от ума», который подвел авторов под библейский монастырь.

Впрочем, это не отменяет безусловного таланта Наталии Курчатовой и Ксении Венглинской. Хочется верить, что их потенциал еще раскроется в произведении может быть не столь масштабном, но несколько более внятном и менее умственном. Ведь литература, как и любое искусство, призвана пробуждать нечто важное прежде всего в душе, а посредством этого рождать и «мысли добрые», и актуальные идеи.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>